Утренняя темнота сырой душной тряпкой бросилась мне в лицо, стоило только открыть глаза. Внезапная мысль, сделавшая такое прекрасное сравнение, испугалась сама себя и, отвратительно шурша, заползла куда-то обратно, оставив сознание пустым и холодным. По телу медленно разливалась какая-то ледяная боль, стучавшая в висках отбойным молотком, и, спускаясь в самые затаенные уголки, она отдавалась в самых кончиках пальцах. И казалось, будто там она не заканчивается, что ее нити длинными прозрачными щупальцами оплетают весь этот, казалось бы, обычный утренний коридор.
Но все в этом коридоре казалось каким-то необычным, страшным. Тишина звенела в ушах, давила на перепонки так, что хотелось закричать. А щупальца боли захватывали все больше и больше этого тесного, узкого пространства. Казалось, они уже становились видимыми. Боль создавала туман, непроходимый и густой, как чертов вареный кисель, который я так ненавидел в приюте. Даже больше – он был как слизь, слизь, которую всегда так противно увидеть на лице стоящей с тобой рядом старухи, которое изъедено молью времени и страхом вечности. Это пугало. Я прикрыл глаза.

На краю обрыва, в лучах таящего закатного солнца бело-красным пятном стояла девочка. Она была в белой рубашке с яркими широкими красными полосами. Полосатая ткань развевалась на ветру, а на ней причудливо переплетались рыжие волосы, струящиеся по худеньким плечам и спине девочки.
Ветер, развевавший ей волосы и одежду, создавал из нее что-то воздушное и прекрасное, легко скользил в воздухе, наполненный ароматом печеных яблок и соленого моря. Его было одновременно много и мало, он охватывал все вокруг и не колыхал ничего в то же время.
Над морем беззаботно плыли розовые слоны, поигрывали хоботами, издавали смешные трубящие звуки и плеск где-то далеко вверху. Слоны-мамы, выгуливавшие своих слонят, могли бы даже показаться на первый взгляд облаками – так неподвижны и спокойны они были.
В листве сада начинали замолкать птицы, смесь запахов и пейзажей приносила какое-то спокойствие, удовлетворение, и я сам начинал чувствовать себя розовой мамой-слоном.
Я сидел в тени большого яблочного дерева, и сестренка совсем не замечала меня. Она вся была в этом море, брызгах, запахах, розовых слонах. Они играли перед ней, испуская радостные вопли и плескаясь в красно-розовых волнах. Море глотало их, а они визжали, создавая неплохое звуковое сопровождение представшей передо мной утопией.
Внезапно все стихло. Начинался яблочный град.
Все слилось, в одно мгновение яблоки поглощали небо, кроны деревьев, солнце и даже розовых слонов. А я не успел предупредить ее. Яблоки летели прямо из-за моей спины, из сада, они подхватывались ветром,  и, сливаясь в какой-то геометрически правильный поток, неслись прямо на нее. А она даже не замечала этого.
Яблоки разрывали воздух, они неслись так быстро, что казалось, будто они и не двигаются вовсе, что их нет, только какой-то странно-зеленый туман. Они искали цель, и не могли найти.
Пока на их пути не встало то бело-красное пятно, моя сестренка. Одно из них угодило ей прямо в затылок. Я видел, как девочка начала падать, проваливаясь туда, вниз, куда-то к своим розовым слонам. Бело-красная рубашка взлетела вверх, обнажая худое загорелое тело сестры. Раскинув руки словно крылья, она падала. Пролетала ступенчатые синие скалы, а за ней  словно рой пчел неслись яблоки. Я помню, она говорила мне, что хотела бы умереть скорее от гранатового ливня или лимонного наводнения, но уж точно не от яблочного града. Ей не повезло – яблоки настигли ее раньше.
Она летела, вся в этих зеленых шарах, я видел ее испуганное и одновременно удивленное лицо.
И я решил прекратить это безумие.
Яблоки возвращались, заворожено прокручивались назад, утягивали за собой разрушения, ветер, возвращали все на свои места. Слоны возвращались в море, а моя сестра – на край обрыва.
Все шло обратно, переливалось в закатном солнце, это безумно завораживало. И я бы мог крутить это время туда-обратно вечно, если бы в нем не застряла сестренка.
А вот и она! Жива и невредима, она неслась ко мне, и я снова подумал, что эта рубашка очень похожа на какие-то волшебные крылья. 
Она подбежала ко мне и стала безудержно рыдать. Испуганно гладя ее по мокрой от морских брызг спине, я пытался ее успокоить, но безуспешно. И только спустя некоторое время она выдала что-то сквозь всхлипывания. Я попросил повторить и расслышал, как она сквозь плач бормочет:
- Что за черт это был? Как ты это сделал, Джем, как?!
- Фокус-покус, сестренка, - ответил ей я, вытирая ей слезы.

Тьфу,  что за черт со мной? Какая нахрен сестра? Где я вообще?
Видимо, это был отрывок из какой-то книги, который так беспардонно залез в мою нетрезвую голову с утра пораньше. Но откуда там какой-то яблочный град, какая-то сестра? И почему мое имя?
Я устало попробовал встать. Сделать это оказалось труднее, чем я думал. Еще бы. Провести часов семь, скрестив ноги и не меняя положения, - это вам не хухры мухры. Теперь щупальца боли вовсе не казались мне киселем. Они сосредоточились в конкретном месте и одним протяжным стоном отдавались по коленям, лодыжкам, пяткам, даже по пальцам ног! Кое-как поднявшись на корточки, я случайно заметил рядом с собой несколько банок пива, кучку пепла, бычки и пару пакетиков с белым порошком. Пакетики были чисты и невинны, видимо, до них я накануне добраться не успел. А кроме меня брать их было некому – похоже, вчера отсутствие компании меня совсем не смущало, раз я решил обдолбаться прямо в коридоре, ведущему к женскому туалету. Прекрасно. Ну а раз так, то мне нечего терять.
Осторожно схватив пакетики негнущимися пальцами, я все-таки кое-как встал, огляделся, засунул один из пакетиков в карман и направился к двери с многозначительной буквой «Ж». Но как бы многозначительна она ни была, остановить ей меня не удалось, и я, довольно сжимая в руке приятно шуршащий кокс, вошел внутрь.
Темно-серый кафель стен испускал резкий ментоловый запах, зеркала, глубокие и грязные, носили гордые красные надписи, а кабинки издавали малоприятную вонь. У меня сразу же возникли ассоциации с белым туманом боли, до сих пор следующим за мной по пятам. Причем, в буквальном смысле по пятам – ватные ноги еле удерживали меня в вертикальном положении. Цепляясь за стены, я подполз к раковинам и сел на холодный кафель возле одной из них, даже не подумав о том, что любой случайный  прохожий… То есть, прохожая, вряд ли обрадуется сидящему на раковине наркоману.

Мое занятное дело, к сожалению, в скором времени было прервано. Кто-то открыл дверь и зашел в туалет. Не поднимая головы,  я ожидал самых огромных высот, на которые только может быть способен женский голос, но, прождав с минуту, озадаченно посмотрел на вошедшую. О, простите, это оказалась вовсе не особа прекрасного пола, как я предполагала, а какой-то немаленький парень, нет, даже скорее мужик, не менее озадаченно, чем я смотрел на него, он почесывал грудь. Свою, к счастью. Почесывал, правда, с некоторой тревогой и опасением – то ли его так пугало мое общество, то ли этот провонявший ментолом туалет, то ли совокупность первого и второго. В любом случае, на речи его это сказалось более чем странно – парень расплылся в какой-то ужасающей своими размерами улыбке и вымолвил:
- Что ж ты на холодном полу сидишь, деточка? Урода какого родишь, - затем мужественно собрал остатки воспаленного, но не менее мужественного, чем его хозяин, мозга в кучку и добавил:
- Хотя, ты в любом случае его родишь.
Я уже начал было обдумывать план убийства этого полудурка, в подробностях представив, как утоплю его в ближайшем унитазе – благо, они тут недалеко – как внезапно в коридоре послышались приближающиеся шаги.
С впечатляющей для моего состояния резвостью я вскочил с раковины и с многозначительным «Охтыжблять!» схватил парня за рубашку, футболку, кофту – или какие у него там были одеяния? – и запихал в первую же попавшуюся кабинку, сам чудом не уронив драгоценные пакетики в сортир.
Не сказать, чтобы тут было очень просторно, да и чтоб от этого муженька приятно пахло, но тем не менее отодвинуться мне от него пришлось, да еще и с надеждой на то, что парень не обратит внимания на запоздалый утренний стояк.

Офф: блеааа XD зато я явно бью рекорды не только по второму критерию, но и по, черт возьми, короткости ума в предутренние часы, когда телефон показывает 4 часа утра.

Я, честно говоря, вовсе не ожидал от этого громилы – относительно меня громилы – такой прыти. Мало того, что он первым занял единственное сидячее место в кабинке – ну и что, что унитаз, в любом случае, это лучше чем мои ватные ноги – так еще и опять начал что-то нести. Нет, не яйца. Хотя, чушь и яйца, наверное, очень схожие вещи, если первое вполне может нести такая курица как этот мужик. Да, как это не парадоксально, но мужики тоже бывают похожи на куриц. Особенно, если они несут яйца. Тьфу, не яйца, а чушь!
В общем, пока я пребывал в этих прекрасных мысленных потоках своего остроумия – да, иногда даже мне хочется назвать это «слабоумием» - мужик как-то странно возвел глаза к потолку (благо, последний был недалеко и в данный момент находился в интимном контакте с моей макушкой) и прошептал:
- Куда катится этот мир?
- В Тартары, - буркнул было я и стал оглядываться в поисках места, куда деть свою не в меру высоко сидящую голову, как парень продолжил, обращаясь уже явно не к потолку, а ко мне:
- Что ты тут вообще забыл, красавец? Или жуткого вида обширявшийся полутруп - неизменный антураж любого женского туалета? Я не знаю, я, если уж честно, не слишком часто бываю в таких местах - вот честно, не вру!
Красавец – то бишь я – собирался уже ответить своему прелестному собеседнику о том, куда он отправится после того, как мы вылезем из этой чертовой кабинки, как вдруг случилось… Нет, не чудо. Хотя те два действия, которые случились со мной по вине внезапно прозвучавшего (нет, скорее, прогремевшего – так мне будет менее стыдно) рядом громкого женского смеха, можно было бы назвать чудом, если бы они являлись им в хорошем смысле этого слова. Но, увы. Ибо стоило какой-то женщине засмеяться, как я, одновременно поняв, что парень давным-давно заметил мою внезапную.. э.. утреннюю проблему, не нашел ничего лучше, чем сделать так, как делал Шегги со Скуби в небезызвестном древнем мультике. В общем, с испуганным шепотом-криком «Это, блять, учительница по математике» я запрыгнул на колени к несчастному и как-то рефлекторно схватил того за шею.
Женщина как-то сразу прекратила смеяться и слишком заинтересованным для такой ситуации голосом поинтересовалась:
- Фогг, а что ты делаешь в женском туалете?
О, черт. Мне ничего не оставалось как сделать самые печальные глаза и скорее слабым хрипом чем голосом ответить:
- Э… Занимаюсь любовью со Сьюзи.
Кто такая Сьюзи мой воспаленный мозг мало знал, но вот мозг женщины почему-то был с ней знаком и поэтому она, произнеся лишь многозначительное «Аааа», решила поскорее ретироваться дабы не мешать любимым «ученикам».

Стоило двери заботливо хлопнуть, что означало окончательный уход моей временной спасительницы-математички, как незнакомец не менее заботливо спихнул меня с коленей. Прямо на холодный пол, да-да! Нет чтобы, я не знаю, потесниться на своем гребаном унитазе. Хотя бы.
В любом случае, мне ничего не оставалось, как шлепнуться своей несчастной филейной частью прямо на холодный и, скажу вам честно, отнюдь не самый мягкий кафельный пол. Не сказать, чтобы мне было с чем сравнивать – к счастью, меня редко так бесцеремонно спихивали с колен – но этот пол мало напоминал по ощущениям мягкие подушки или хотя бы старый диван. И все же, не смотря на не самые приятные ощущения, я нашел в себе неведомо откуда взявшиеся силы и принял настолько невозмутимый вид, что ему бы позавидовала сама правая подошва двоюродной бабушки британской королевы. Но, правда, это мало подействовало на рассевшегося словно на троне незнакомца. Этот презренный не только не подал мне руки, чтобы поднять, но и, как-то злостно ухмыльнувшись, добавил:
- В следующий раз на пол будет падать бездыханное тело.
Почему-то я не усомнился в словах парня, но виду решил не подавать. И лишь, будто бы непринужденно улыбнувшись, с важно вытянувшимся лицом, произнес:
- А ты кто вообще, голубчик?
Затем, подозрительно покосившись на плечистую фигуру парня, добавил:
- Не Сьюзи ли случаем?
Ох, язык мой – враг мой. Сразу же прикинув, какой будет ответ, я попытался было выползти задом из кабинки, но обнаружил одну печальную оплошность – дверь кабинки, захлопнувшись сразу же после стремительного в ней появления меня и этого презренного, немного.. э.. Заела. Что означало не только всю безвыходность положения, но и мой печальный приближающийся конец. Так что я побледнел и вжался в стенку, приготовившись к смерти от ручищ этого… Ну, этого.

Офф: черт возьми. где моя нобелевская по литературе?

Густой, холодный туман медленно стелился по пустынному коридору влажными волнами, заползая в приоткрытые двери, закручиваясь водоворотами и спиралями и неторопливо растекаясь по всему зданию школы.
Эхо коварно разносило по всему полутемному коридору глухой, зловеще-неторопливый звук медленно приближающихся шагов. Иногда шаги эти затихали, и тогда становилось совсем жутко от понимания того, что невидимый враг затаился где-то в темноте и тумане и может напасть в любой момент…
Несчастный, оказавшийся поблизости от этого проклятого места, непременно должен был моментально вспомнить все самые леденящие кровь истории, которые он слышал в своей жизни, неожиданно обнаружить, что это самое место, которое он беспечно называл школой, на самом деле – старый-престарый замок, где, как известно, полно привидений и самой разнообразной нечисти, а однорукому и безносому настоятелю монастыря, закончившему свою жизнь семьсот лет назад на осиновом колу, вряд ли понравились все те умные надписи на дверях в вестибюле… В общем, дальнейший сценарий развития событий предполагал если не инфаркт невезучего желающего облегчить свой мочевой пузырь в столь неурочный час, то, по крайней мере, изобилие седых волос в самых неожиданных местах, нервный тик и крики по ночам в течение еще нескольких лет – наверняка.
Худая шаркающая фигура, чей нечеткий силуэт уже проглядывал сквозь туман, остановилась, держась рукой за стену. Стена была холодная, пол – кривым и шатким, а голова раскалывалась так, что глаза не открывались и проклинать судьбу уже просто не хватало сил. Поверьте, если не испытывали подобное на собственном опыте – такое тоже бывает.
Худая несчастная фигура совсем не понимала, что делает в этом коридоре среди ночи. Или раннего утра. Или позднего вечера… Думать она могла только одним, очень маленьким, уголком сознания, невесть как спасенным от разваливания на кусочки. Вот только мыслей там могло поместить не слишком много. Самая большая и первая из них была об антипохмелине. Таком чудодейственном, волшебном зелье, способном спасти любого страждущего,… и продающемся в старой аптеке рядом с портом. К сожалению, здравый смысл не оставил нашего ночного гостя даже в столь плачевном состоянии, прозрачно намекая, что это далеко не то средство, на которое стоит рассчитывать.
После этого появлялось новое, удивительно мечтательное видение. Рассол. Такой холодный, жидкий, соленый… Этот вариант придушенный разум рассматривал как более осуществимый, но все еще весьма фантастический. Ибо, как с трудом доложил угасающий в похмельных муках мозг, ближайшее возможное место обитание столь редкого зверя – столовая. А она находится в главном корпусе… Дальше размышления не шли. Ибо о том, где находится он сам, мегамозг представления не имел.
Последняя мысль, неторопливая, как плывущая в канаве дохлая крыса, была о воде. Была эта идея гениальной и неожиданной, я бы даже сказал – новаторской!, поскольку творец ее как раз зашел в тупик. В самом прямом смысле этого слова. В тупике недобро маячила дверь с большой белой буквой. Буква эта очень сильно что-то напоминала… Какое-то глупое, всем известное животное… Идея эта была столь проста, что совершен не давалась в руки, предпочитая ускользать подобно слизняку в мокрой траве, дико нервируя и без того не слишком радостного выходца.
А, точно!.. Есть!!! Это буква «Ж»! Ж – значит «женщины», а еще это значит, что там, всего в нескольких метрах, можно достать воды. Много благословенной воды…
Додумав наконец эту мысль, Икебод попытался отлепится от стены. Получилось не с первой попытки, но получилось же! Наконец, ценой неимоверного напряжения физических и психических сил, наш герой оказался за дверью, заскрипевшей, как в старом ужастике (читай – очень громко, мерзко… и бездарно!). Небольшую комнату тут же захватил туман, все же не достаточно густой, чтобы скрыть от жертвы страшного похмелья ряд серых, грязных, таких милых сердцу раковин. Тихо захрипев, жертва рванулась к этому чудному видению из последних сил, судорожно дернула на себя ручку крана и… ошеломленно уставилась на несколько капель, сиротливо показавшихся на свет божий, но тут же исчезнувших в непроницаемо-темном сливе. Все.
Икебод Тревор Гудман, конечно, привык к неописуемому коварству судьбы… Но ЭТО уже был явный перебор даже для нее…